Олег Погасий  рассказ                                         

Нивелир

Родился в Ленинграде в 1955 году. Пятигорское издательство «Бёркхаус» в 2017году на конкурсной основе выпустило книгу повестей и рассказов «Чужой сон». На протяжении последних десяти лет  статьи опутешествиях по Юго-Восточной Азии были опубликованы в журналах и газетах России, Украины, Литвы, Израиля. Живет в Санкт-Петербурге.

Виталий снял треногу с плеча, раздвинул ее ножки, осмотрелся и принялся острыми  наконечниками тыкать…   а-ку-пун-кти-ро-вать  промерзлую бугристую землю, устанавливая нивелир  на краю котлована.  Вспомнил он это несъедобное  словечко  из Энциклопедии…  Стянул  перчатки,  склонился к прибору военного зеленого цвета,  уж как похожего на малярийного комара,  заматерелого переростка,  видимо,  подпавшего под акселерацию,  как и все живое в начале шестидесятых…    Улыбнулся,  отмахнулся от насекомого, залетевшего к нему из детства в этот ветреный ноябрьский рабочий день,  и,  покручивая колесики подъемных винтов,  стал выводить  пузырек  уровня к центру.  Пузырек покатался  гондолой туда-сюда,  и успокоился в нульпункте.              

 «Николай,  - крикнул Виталий, - да держи ты рейку прямее!»  И, не отрываясь от окуляра,  вытянул вверх руку и  махнул ладонью: «Правее, правее давай!»  Рейка с красными и черными метками, наконец,  попала в оптический круг…  

​

    «Ну, и что увижу  сегодня?!»  - затаив дыхание, одним оборотом навел резкость.                              Судя  по всему - было  лето. Николай поднабрал годиков;  в волосах, зачесанных за уши, проскальзывала седина. Щеки запали,  скулы выперли.  Он воровато оглядывался. «Стырил  какой-нибудь гаечный ключ или наборную отвертку,» - усмехнулся  Виталий и приблизил Николая в  фиолетовом пиджаке с широкими плечами,  надетым на блеклую  спортивную майку с иностранным словом,  каким  – не разобрать.  На Николае были также спортивные брюки с отвислыми коленями, и  весь он стоял - какой-то пожеванный.  Впрочем, пожеванности  добавляла  нечеткость  изображения.  Виталий еще разок глянул на  озабоченную  размытую фигуру,  настроил резкость и перевел нивелир на административно-бытовой корпус. А здесь мела поземка. Та же поздняя осень.  Двери с фасада были сняты.  Рядом,  вместо таблички «Завод металлоконструкций»,  из керамзитовой плиты торчали лапки крюков и темнело пятно. На водосточной трубе трепетал клочок оборванного объявления.  А порывистый  степной ветер  надувал грязновато-серый полиэтилен на окнах  мертвого здания. «На капремонт АБК поставили, что ли?» – удивился Виталий и прокрутил зрительную трубу на четверть круга.     

      «Ух, ты! - вырвалось у него.  -  Ничегошеньки! Безликое дневное небо!». Взгляду не за что зацепиться, не на что повесить жадную, пытливую мысль, трепещущую на порывистом ветру. От этой слепящей  беспредельности,  от невозможности на чем-то задержаться у Виталия  похолодело внутри,  и он одним движением крутанул прибор на спасительную фиолетовую  конкретику.  Пиджак был тем же,  но сильно поизносился, пообвис на плечах, потух.  И Коля претерпел значительные изменения.  Его будто расплющило, раскатало. Будто прошелся по нему каток времени…  и не вчера. Обиженный на жизнь  старикан по центру стеклянного круга.        

   «А что там с АБК?» - нервно дернул свою подзорную трубу  коченеющими от холода  пальцами.   И АБК преобразился,  но, напротив, в лучшую сторону - посвежел,  стены выкрашены, на окнах жалюзи.  В двери поблескивал,  как у циклопа, глазок.  Под карнизом вывески:  «Шиномонтаж»  и  «Перспектива».  И, похоже, было тепло.  Виталий аж почувствовал запах свежей краски,  как в парке весной, когда красят  скамейки.          

«А там в степи?»  -  опять нетерпеливо стал всматриваться в даль.         

 А «там» этой  степи не было.  И даль отсутствовала.  Везде простиралось необъятное пространство,  лишенное точек отсчета,  но затягивающее, как в жерло - и Виталия закрутило,  протащило по трубе  и выбросило в черный  космос.  И он ощутил себя внутри шара,  вмиг распавшегося, как и не было совсем. Опять в каком-то пузыре, тут же лопнувшем. А где звезды,  ну или …  звездная пыль? -  ничего, ничего нет.  Хотя бы космический мусор? Или это какой-то другой, вывернутый наизнанку, космос? Виталий, не выходя из завладевшего им пространства, нашел в себе силы отправить импульс онемевшей руке, пошевелил пальцами и перевел нивелир назад, чтобы ухватиться,  ну хоть за что-нибудь, за обшарпанные лацканы Николая.  Но где он? Где Коля!?  Смылся!? Куда!? Смылся в том смысле, что его нет вообще,  нигде. Николай стал пустым местом. Умер, -  какое-то угловатое слово.  Как обрешетка из уголковой стали, ничего теперь не держащая.  А тут пустое место. Как описать пустое место? А никак. И от АБК тоже никаких следов, ни битого кирпича со стеклом. Ни горки пепла. Будто ничего и не было. Никакой перспективы, ни прямой, ни обратной. Виталий запаниковал и вернул прибор на космос – но хрен редьки не слаще. «Везде одна, одна  беспросветность,»  - запричитал он, погружаясь в пучину мрака. Его охватило нестерпимое отчаяние. И вдруг  -  Проблеск!  Или это его мысль о Проблеске? Мысль увидеть Проблеск. Но он вцепился в эту мысль и продолжил её:  он и есть Проблеск! Не все так безнадежно. Оторвался от нивелира, громко выдохнул и посмотрел на Николая, скучающего с рейкой на другом конце котлована.  «Николай! - крикнул он. -  Всё!» Поднял и скрестил  руки. «Всё. Обед».  

Вчера допоздна была планерка,  и вагончик прокурили на пятилетку вперед.  А из открытых  шкафчиков несло пудовым рабочим потом. Виталий  захлопнул дверцы,  высыпал окурки из пепельниц в помойное ведро,  включил отопление и чайник;  глянул на Николая, развернувшего газету с тормозком,  и сел ждать,  когда вскипит,  как тут ему послышалось,  что на улице прокудахтал мотор, пофыркал и смолк. А оно так и есть: двери распахнулись,  и в вагончик решительно  вошел невысокий человек  в мотоциклетных  очках и кожаном шлеме.   Он стряхнул с блестящего черного плаща снег, поднял очки на лоб и оглядел бытовку.  Хмуро пробежал взглядом по Виталию с Николаем, нервно дернул головой, но, увидев нивелир, прислоненный к шеренге шкафчиков, расплылся в улыбке, цокнул языком и сказал: «Вот».    

 Подошел, встряхнул треногу, как  поставленного  в угол пьяного; и, склонившись, стал рассматривать привинченную к подставке табличку.  «Он.-«ОКШАМ.78». Довольный, поставил нивелир обратно и, кивнув Виталию, добавил:  «Кочнев, из экспериментальной лаборатории.  Если нужно удостоверение, извольте,» – и вытащил из внутреннего кармана плаща красную корочку.  «Я за ним. По ошибке отгрузили, в отделе чёрт-те чем занимаются. Опытный экземпляр». Кочнев ласково посмотрел на нивелир, подмигнул ему и сел на скамейку.  Закинул ногу на ногу и оповестил пространство бытовки: «Сейчас перекурю это дело, и назад».  Вынул из бокового кармана мятую пачку «Примы»,  вытянул, покатал в пальцах  сигарету.     

  «А если бы не нашли? Под суд пошли бы. Все. И я, что не досмотрел».  Прикурил от квадратной железной  зажигалки, но вдруг,  что-то вспомнив,  прищурился  и  строго спросил,   покосившись на  Виталия:  «А ты прибор-то еще не ставил, в работу не брал?»

«Ставил, - неуверенно ответил Виталий,  - завтра бульдозер должны дать».  

«Ну, и что ты там смотрел?»                                                                             

«Как что – отметки на рейке,»  –  ответил Виталий,  опустив голову и исподлобья поглядывая на Николая, как бы приглашая того в свидетели. Николай перестал жевать курицу, вытер пальцы о газету и икнул.          

 «Ясно-понятно с тобой,  - отчеканил Кочнев и наконец-то затянулся, подставляя ладонь под столбик  пепла, - но ты здесь ни при чем. Отдел виноват». «А теперь слушай внимательно и запоминай, - он встал, подошел к столу,  стряхнул с ладони пепел в раковину из алюминия, -  всё, что видел – забудь. Считай – этого не было. И никому. И ты, - блеснул глазами на Николая,   - не работал сегодня, отгул взял. В общем, высоты еще не мерили. Завтра будете, когда другой из Управления привезут». Кочнев  сел обратно. Виталий  пошел и выключил чайник,  у  которого прыгала с брызгами крышка; а Николай дожевал курицу, икнул и мутно посмотрел на Кочнева. Немного помолчав,  Кочнев нехорошо улыбнулся и взволнованно  продолжил:  «Ну, а если развяжется язык, по пьяни там или попрет раж какой, на тот случай дана инструкция, говорить вот эту легенду. Сейчас скажу. Это чтобы разговор не выходил с плоскости  инопланетян всяких и снежного  человека. Несерьез,  одним словом. Пурга».  Виталий смотрел куда-то в угол, а Николай, не отрываясь - на Кочнева.  «Пойдите к прибору и посмотрите на табличку, – властно сказал Кочнев, - « ОКШАМ78».  Виталий с Николаем  встали и подошли. Посмотрели. Виталий пожал плечами, а Николай провел пальцем по табличке и  повторил губами название. Пошли назад, сели.                      

 « А что это значит? – Кочнев старался смотреть на обоих. - «А это значит - ОКО ШАМАНА;  78 –год разработки. Дальше - детали. Бурятский шаман во время транса, это когда в танце с бубном его трясет, как в нервном припадке,  входит в состояние су–пер-по-зи-ци-и,  в инструкции так написано;  и в этом состоянии он способен видеть будущее и прошлое, проходить разные пространственно-временные кон-ти-ну-у-мы, забираться в глубины  космоса -  в инструкции так. И вот тут-то его цап, усыпляют, извлекают правый глаз, в хрусталике которого зафиксировалась эта суперпозиция. А дальше дело техники. Шаману вставляют искусственный. И отпускают. А его глаз передают в секретную лабораторию. И над ним колдуют биологи и физики. И вот на выходе  нивелир. ОКШАМ.  Поняли?»

Кочнев деловито потер руки: «Засиделся я тут с вами. Пора. Ну, лады? И смотрите у меня…»  -  он шутливо погрозил пальцем и подошел к нивелиру. Виталий ушел в себя; а Николай вдруг встал, подошел к Кочневу, складывающему треногу, и сказал: «А это… Оно…  А можно оставить нам его на день, на один, очень нужно, позарез? -  и провел раскрытой ладонью по горлу. -Завтра сами привезем, куда скажете».      

«Ты что, с ума сошел, на какой день?»  - занервничал Кочнев и стал спешно стягивать ремнями ножки треноги.                                                  

  «Оставь, начальник, на день, не жопься, завтра привезем целехоньким,» –  навис над Кочневым Николай, схватил треногу и потянул на себя.  Кочнев взвизгнул, отпустил нивелир  и толкнул Николая в грудь. «Ах, гадина конторская, ты чё буром прешь!» - прошипел Николай, стянул с Кочнева очки, зашвырнул их в другой конец бытовки, схватил за широкие отвороты плаща, мотнул Кочнева и завалил под себя. Нивелир гулко стукнулся об пол,  у трубы отвалилось стекло, из нее выкатился прозрачный шар. Виталий вскочил было разнять дерущихся… Но к его ногам подкатился шар, остановился, прокрутился, и будто стрелой  света  ослепил его, пронзил насквозь…                                                                                           

 «Начальник, ты чё, заснул там, руки, ноги замерзли! - хрипло крикнул Николай.  -  Эй, давай, очнись!» - И задвигал  рейку.                

  «Да щас, подожди ты,» - пробубнил Виталий и отогнал прочь свои посторонние мысли, эту  историю с всевидящим нивелиром, с дракой в бытовке,  которую только что придумал, придумал, пока мерил высоты  на краю промерзшего котлована, в промзоне, среди заснеженных степей,  в глухой тоске бесконечного однообразного дня…         

В круге замаячили риски, и Виталий взял замер. Записал.

Они шли с Николаем в бытовку. Николай посмотрел, посмотрел на Виталия и как-то мечтательно сказал:  «Не помню,  говорил тебе – нет?  У меня жена беременна. А кто будет – мальчик, девочка? Вот был бы прибор, чтобы посмотреть в будущее».    

«Кто будет? –  заулыбался Виталий - Мальчик,  кто же еще».  И крепче сжал замерзшими пальцами штатив нивелира на плече.